Охота – пуще неволи

   Охотничье мероприятие с известными дипломатами почему-то напомнило мне и другие охотничьи приключения. Почему, не могу понять. Но связь именно такая – дипломатическая. Спишем это на особенности нашего мозга. То по непонятным причинам мы что-то забываем. А то вдруг что-то вдруг всплывет в памяти, и не поймешь, почему и отчего.

   Так вот, где-то еще в начале семидесятых годов я охотился вместе с отцом на все ту же неизменную дичь – диких уток. Дело было под Минском, в одном рыбхозе. То есть там, где разводят рыбу, и где много прудов. А на них, как известно, любят садиться утки. Рыбхоз действительно состоял из множества довольно больших прямоугольных прудов, разделенных высокими дамбами. Пруды заросли осокой и служили прекрасным прибежищем для уток. Наверное, они тут не только прятались, но и добывали себе достаточно легкое пропитание. Сюда мы в тот раз и приехали на охоту. Конечно же, это считалась настоящей генеральской охотой. Посторонних лиц на охраняемых прудах не было. Места было много, уток тоже хватало.

   Старшие охотники куда-то отправились, а я пошел бродить по дамбам в надежде подстрелить либо с подъема, либо на перелете. В это время я охотился еще не с автоматом, а с ружьем, которое отец привез из Китая. Это было вообще-то неплохое ружье. С гравировкой, буковым прикладом. Но 16-й калибр. То есть стрелять-то оно стреляло. Но заряд был поменьше и расстояние уверенного выстрела существенно покороче. Вообще, дробовики стреляют недалеко, особенно мелкой дробью. А тут тем более. Если же еще умножить на мое неумение точно стрелять навскидку, то получалось совсем не очень хорошо. Получалось плохо. Я мог подстрелить только случайно. Или в том случае, если утка делала попытку сесть прямо мне на голову. Но последнего не происходило почти никогда. В результате я если и стрелял, то на слишком большом расстоянии и, конечно же, не мог убить никакую пристойную дичь.

   Уток я видел, но достать никак не мог. Что было довольно обидно. Другие охотники приходили с добычей, да еще по несколько штук. Я же брел к привалу, как правило, пустой. Хотя на каждую охоту тщательно готовил удавку, на которую предполагал за шею подвесить убитую утку. Ох, как же редко в то время оказывалась нужна та удавка!

   Кстати, отец был в Китае не просто так. Это была командировка, покрытая государственной тайной. Наше правительство подослало своих наиболее опытных летчиков для того, чтобы они помогли Северной Корее отбиться от американцев. Вообще-то, это были не просто американцы, а американцы в голубых касках. Попросту говоря, войска ООН. А мой отец помогал воевать против этих самых войск Организации Объединенных Наций, направленных туда по резолюции Совбеза ООН для поддержания международного мира и безопасности. Потому его миссия представляла тогда большую государственную тайну.

   Кстати, уже в наше время я как-то смотрел передачу по National Geographic о той самой войне в Корее. Передача была довольно интересной. Американцы пытались расхваливать свои самолеты и одновременно оправдывались, почему они ту войну проиграли. Поначалу все складывалось хорошо. Американские пилоты сбивали корейцев на советских самолетах в неисчислимом количестве. Соответственно, наземные войска (то есть формально – «голубые каски», войска ООН) наступали без каких-либо препятствий. Однако в какой-то момент все вдруг изменилось. Корейские самолеты вдруг перестали сбиваться. А стали сбиваться американские самолеты. В результате прикрытия наземных войск с воздуха не стало, там возросли потери. И американцы остановились в середине Корейского полуострова по линии, которая теперь и является государственной границей между Южной Кореей и КНДР.

   Так вот, американские эксперты в той кинопередаче вот как объяснили этот неожиданной перелом в войне. Со стороны СССР в помощь корейцам прибыли военные летчики, прошедшие школу Второй мировой войны. И эти самые советские летчики стали поступать, по словам экспертов, «нечестно». Эта самая «нечестность» заключалась в следующем. Они стали встречать американские самолеты не абы где, а там, где у тех уже почти кончалось горючее на обратную дорогу. В результате американские пилоты не могли «плести» сложных воздушных маневров в воздухе – на это у них просто не было времени. А как только они разворачивались домой (читай: начинали драпать во все лопатки), их тут же и сбивали.

   Слушая эти неуклюжие рассуждения американских военспецов, я только ухмылялся. Ведь именно таким способом в свое время английские пилоты смогли переломить битву в воздухе с фашистами и именно поэтому Великобритания избежала немецкого вторжения. При этом никто из англичан не считал и не считает, что кто-то поступал «нечестно».

   В этот самый момент передачи вдруг возникло изображение, которое заставило меня просто подскочить на месте. Когда по National Geographic рассказывалось о прибытии опытных советских пилотов и об их «нечестности», на экране в качестве подтверждения возникла картинка двух человек. Они стояли на чем-то вроде трибуны Мавзолея Ленина, беседовали между собой и при этом довольно-таки насмешливо ухмылялись. Узнать их было совсем несложно. Одним был известный советский летчик-истребитель, трижды Герой Советского Союза Покрышкин Александр Иванович. А вторым был мой отец! Как мне показалось, он ухмылялся особо издевательски. Кинорежиссеры действительно нашли удачный кадр. Из их сюжета как бы следовало, что корейская война против войск Организации Объединенных Наций была выиграна в силу значительного вклада именно моего отца. Я не знаю, что могло бы в тот момент доставить мне большее удовлетворение.

   Я опять отвлекся. Впрочем, война в Корее – это интересный эпизод, согласитесь. Итак вернемся к ружью. Именно с той войны отец и привез мне упомянутое ружье, Иж-17, кажется. Это был экспортный вариант, особо высокое качество. Да еще с такой особо секретной войны. То есть, с одной стороны, почти боевое оружие. А, с другой стороны, попасть во что-либо из него было очень непросто, особенно для восемнадцатилетнего подростка.

   В этот раз прогулка продолжалась особо долго. Я крутил головой во все стороны, ожидая, что может налететь утиная стайка. Одновременно осторожно обходил травяные заросли, кусты. Я даже крался. Тихо-тихо почти переползал, стараясь оставаться незаметным. Я думал, что если я не вижу утку, то, скорее всего, и она меня не видит. Вот я сейчас так осторожненько обойду куст, потом гляну на воду, а там утка! Но никакой утки все не попадалось. То ли их просто в таких местах не было. То ли я крался недостаточно аккуратно. Можно ведь совсем немного подшуметь, и осторожная дичь просто зайдет в камыш. Такую ни за что не заметишь!

   В общем, все мои попытки были тщетными. Уток видно не было. Скорее всего, они все попрятались в гуще осоки поближе к середине пруда. А может, сидели под берегом и не вылетали, несмотря на мое приближение и топтание вокруг и рядом.

   Наконец сквозь несколько кустов осоки я разглядел одинокую утку, которая неторопливо плыла справа налево. Видимо, она не замечала меня сквозь траву, тем более что расстояние между нами было не менее сорока метров. Я не верил своему счастью. Потихоньку поднял ружье, снял с предохранителя, тщательно прицелился и наконец ударил. Тотчас вскочил в полный рост, ожидая, что утка будет пытаться улететь, и я ее тут же добью из второго ствола. Однако, на удивление, выстрел оказался удачным, утка тут же перевернулась кверху лапами.

   Что-то надо было делать. Как достать желанную добычу? Лодки нет, ветер не к берегу, ее не прибьет. По всему выходило, что надо лезть в воду. А дело было уже в конце октября. Холодно. В такое время даже спьяну в воду не лазят. Но известное дело, охота пуще неволи. А для меня, восемнадцатилетнего мальчишки – тем более. Я вообще как сумасшедший был, так любил охотиться. В общем, я разделся, снял все свои многочисленные одежки и поплыл. Вода, ясное дело, просто обжигала. Но по большому счету терпеть все-таки было можно. Уже метров с двадцати я увидел, что ноги у моей утки какие-то не такие, куриные. Еще миг, и стало ясно, что я шлепнул не утку, а чайку. Спутал на расстоянии, да сквозь траву ее силуэт с уткой.

   Тут надо было просто повернуться и плыть назад. Но я почему-то по инерции догреб до своей «добычи» и, схватив ее, поплыл назад. Вышел на дамбу и бросил чайку в траву, рядом с одеждой. Но тут вдруг с другой стороны дамбы подплыла лодка с двумя охотниками. Один из них вылез и встал рядом со мной, оглядываясь по сторонам. Вообще-то подстрелить чайку вместо утки – позор для нормального охотника. А лазить за ней в воду в октябре – это еще хуже. Я ногой пнул свою одежду на чайку. Дядька все стоял. Мне было холодно и надо было одеваться. Так я и поступил, но одежду натягивал очень медленно, тянул время. Сейчас охотник уйдет, и я спокойно выкину свою чайку. Но он как нарочно не уходил, все стоял и оглядывался. Деваться было некуда. Медленно-медленно я поднял куртку, которая последней лежала на несчастной птице. Потом наклонился, поднял ее и кинул в воду. С каким же отвращением я ее кинул, это не описать никакими словами! Дядька вроде бы даже не смотрел на мои телодвижения. Но вскоре повернулся и ушел. А я остался. Да, по-всякому бывает на охоте. Некоторые истории расскажешь только лет через двадцать, а то и вовсе промолчишь.

   В воду приходилось лазить не только по своей воле. Однажды на тех же самых прудах рыбхоза я вновь охотился на утку на перелете. У меня к этому времени уже был автомат. Понятное дело, к нему я брал чуть не сотню патронов. Вдруг налетит масса уток, а у меня кончились патроны? Мальчишество, конечно, но я не видел никакого вреда в количестве. Ну, немножко тяжело, что тут такого плохого? Оказывается, судьба, если захочет, может так ловко спрятаться в каких-то внешне малозначительных деталях, что в жизни не предугадаешь…

   Пытаясь добыть уток, я в конце концов сошел с дамбы на узкую полоску земли, вдающуюся в воду. С одной стороны вода утекала под дамбу в перепускную трубу. Там был своеобразный канал. Воду из пруда через такую трубу в конце лета постепенно спускают. Рыбе деваться некуда, она переплывает в более глубокое место. То есть шаг за шагом приближается к перепускной трубе. Наконец вся вода спущена, а вся рыба из пруда оказывается в этом глубоком канале перед трубой. Тут ее прямо ковшом вычерпывают и грузят в машину.

   Именно тут я и стоял, разглядывая окрестные кустики, торчащие из воды. Что-то показалось мне достойным внимания. Однако для того, чтобы разглядеть сомнительный куст, надо было пройти немного прямо по откосу над каналом. Откос был, в сущности, не крутой, достаточно ровный, поросший травой. Иначе говоря, искусственного происхождения. На него-то я и ступил.

   Была осень, часто шел дождь, трава была мокрая. В общем, со всей своей амуницией вместе с болотными сапогами я вдруг стал медленно сползать к воде. Попытался судорожно схватиться за что-нибудь левой рукой. Не получилось. Рука скользнула по траве и мокрой вязкой земле. Сапоги ушли в воду. Однако дна я не достал. Оказывается, под откосом в воде был крутой глубокий обрыв!

   В конце концов я доскользил до того, что вода стала мне по грудь. Сапоги так и не доставали до дна, весь я держался, что называется, ни на чем. Левой рукой вцепился кое-как в какой-то клочок земли, вот и все. Патроны тянули вниз, причем так нешуточно, что стало ясно – ухни я сейчас весь в воду, и пойду со своими сапогами и патронами прямо на дно, в ледяную воду. Пора было бросать ружье. Жалко. А что делать? Потом его и не выловишь из этой канавы.

   Все-таки я помедлил и как-то добился стабильности своего положения. Хоть и по горло в ледяной воде, но дальше не скользил. Кое-как, перебирая руками, в одной из которых сжимал ружье, я пополз к той части полуострова, где скат был не такой крутой. Медленно, но это мне все-таки удалось. Ни холода, ни воды я не чувствовал. Только бешеное напряжение в пальцах, которыми царапался по мокрой почве. Наконец я зацепился попрочнее и мало-помалу выбрался на берег. Надо было выжимать одежду. Только тут я почувствовал, как замерз. Меня трясло. Снял сапоги, куртку, брюки. Ледяной ветер просто пронизывал. Самое же ужасное было вновь одеваться в свою амуницию, пусть отжатую, но смертельно холодную.

   Самое забавное, что хоть и мокрый, но я продолжал в тот день охотиться. И не простудился. Правду говорят, охота пуще неволи. А ведь на самом деле я почти чудом в тот раз избежал гибели.

-----------------